Молотов. Наше дело правое [Книга 1] - Вячеслав Алексеевич Никонов

и в вологодской ссылке, был относительно либеральным. Полицейский надзор сводился к тому, чтобы раз в месяц показаться приставу. Жили фактически коммуной. Молотов, как и другие мужчины, колол дрова, убирал избу, женщины готовили, финансы — в общей кассе. Ссыльные регулярно устраивали политические дискуссии, до хрипоты спорили. Особенно сблизился Молотов с сосланными из Питера Петром Залуцким и Пылаевым. Новый, 1916 год «политические» встречали одной большой компанией. Пили водку, самогон, местное чалдонское пиво, в которое для крепости кустарные производители добавляли куриный помет. Старые революционеры-эсеры поднимали стаканы с пением «Марсельезы», социал-демократическая молодежь распевала «Интернационал». Чуть не подрались.

Бежать из Манзурки зимой считалось самоубийственной затеей. Молотов планировал побег на весну. Финансировал Ти-хомирнов. С паспортом Самуила Брауде (он был на легальном положении, паспорт особо не нужен) Молотов (с его-то вятским лицом!) в мае 1916 года благополучно доехал на телеге до Иркутска, а там уже и поезда ходят. Путь из Иркутска лежал в Казань — к Тихомирнову, который только вернулся из Швейцарии от Ленина. У Тихомирнова была под Казанью тихая дача, которую историки этого города помещают в Пустые Моркваши, Аросев — в Чукашовку, а Батрак — в Чукатовку. Как бы там ни было, на этой даче приятели замечательно провели летние месяцы. Но они не были бы большевиками, если бы ограничились беседами о заграничных и сибирских впечатлениях. «Под предлогом рыбной ловли они переезжали на левый берег Волги, где встречались с алафузовцами, рабочими химического завода, восстанавливали партийные связи, помогали местным большевикам, знакомя их с новейшими работами В. И. Ленина. Тихомирнов привез с собой много номеров большевистской газеты “Социал-демократ” женевского издания»[90]. Скрябину достали другой паспорт — на имя грека, который был освобожден от воинской повинности из-за одного физического недостатка, о котором, однако, Молотов даже не подозревал (из-за чего чуть не погорел).

В Санкт-Петербурге Молотов объявился в начале осени 1916 года под именем Якова Михайловича Каракурчи из города Мелитополя. Отрастил волосы и длинную черную бороду. Со смехом рассказывал, как явился снимать комнату в Озерках, а хозяин его и спрашивает:

— Вы, часом, не грузин будете?

— Нет, я немного греческой крови.

Молотов даже похвастался близкому товарищу, что с такими замечательными документами не страшно переосвидетельствование, необходимое для белобилетников. Приятель, большой дока в этих вопросах, глянул на документы и захохотал:

— А горб у тебя есть?

— Какой горб?

— Самый настоящий, за плечами. Номер статьи, что записан в белом билете, означает «горбун».

Пришлось добывать новый паспорт.

Петербургский комитет активно себя не проявлял. Из околопартийных организаций существовала лишь рабочая группа Страхового союза с его журналом «Вопросы страхования». Общался Скрябин только с многократно проверенными коллегами. Сначала вместе с Аросевым, работавшим бухгалтером в журнале «Современный мир», занялись созданием собственной большевистской группы, которая получила пополнение в лице Шутко, Залуцкого и Пылаева, также сбежавших из Сибири. Аросева мобилизовали на фронт, и на освободившуюся вакансию в журнале он рекомендовал издателю Иорданскому своего давнего друга Алексея Петровича Карпова. Под этим именем скрывался, естественно, Молотов. Впрочем, от Иорданского не надо было таиться: он входил еще в редколлегию «Звезды» и знал Скрябина лично. Так Молотов стал не только бухгалтером, но и фактическим секретарем редакции уважаемого литературного журнала, который дожил и до XXI века под названием «Новый мир».

Продолжая подпольную деятельность, Молотов вновь включился в работу Петербургского комитета. По предприятиям города распространялось написанное им воззвание: «Страшный призрак — Царь-Голод — вновь угрожающе надвигается на Европу, и ледяное дыхание его веет ужасом и смертью»[91]. Листовка была воспринята как приглашение к стачке, и 17 октября она охватила Выборгский район и длилась три дня. На 26 октября был назначен суд над матросами Балтфлота, обвиняемыми в принадлежности к военной организации большевиков. «Товарищ Молотов… поставил на обсуждение Петербургского комитета вопрос об организации в день суда массового выступления рабочих»[92]. Призыв был услышан, рабочие забастовали на заводах Эриксона, Лесснера, Рено.

В эти дни в Петрограде появляется ленинский эмиссар Александр Шляпников с полномочиями восстановить Русское бюро ЦК. Он вспоминал: «С помощью т. Тихомирнова (Вадима) удалось образовать сеть нелегальных квартир для явок… Труднее пришлось с подбором товарищей для самого Бюро Центрального Комитета. В Петербургском комитете было так мало работников, что забирать их оттуда, хоть и для нужной работы, можно было только в крайнем случае… В руководящий центр удалось привлечь по соглашению с ответственными работниками Петербургского комитета (тт. Залежским, Шутко, Антиповым, Евдокимовым и др.) тт. П. Залуцкого и В. Молотова»[93]. Так в 26 лет Скрябин вошел в состав высшего большевистского руководства, называя тогдашнее Русское бюро «ЦК на безрыбье».

Шляпников осуществлял в Бюро представительские функции, поддерживал связи с провинцией и заграничным центром; Молотов ведал делами литературными, Залуцкий представлял ЦК в Петербургском комитете. Вопросы переправки и распространения литературы взял на себя Тихомирнов, по-прежнему предпочитавший оставаться в тени. Для этой работы он организовал группу молоденьких курсисток, которые без особых препятствий путешествовали с большими чемоданами и коробками из-под шляпок по всей необъятной империи.

Штаб-квартира Бюро была в квартире Павловых по Сер-добольской улице, дом 35. Удивительно, но этот центральный офис благополучно просуществовал вплоть до свержения царизма. Шляпников, Молотов и Залуцкий постоянно меняли места для встреч и заседаний, используя различные явочные квартиры или просто прогуливаясь темными вечерами по пустынным улицам Лесного района. Одно из первых заседаний Русского бюро, проведенного совместно с ПК и рабочей группой Страхового союза, было посвящено оценке деятельности Черномазова и других провокаторов: «Члены всех рабочих организаций немедленно прекращают с этими лицами всякие сношения по делам всех организаций»[94]. Пожалуй, это решение больше, чем что-либо другое, спасло Бюро от провала.

В конце 1916 года Молотов вновь отправился в Москву, где после его ареста так и не смогли избрать городской партийный комитет. Он на месте реализует единственно возможное в тех условиях решение: не проводить никаких собраний, а назначить властью Русского бюро ЦК особое Областное бюро ЦК РСДРП (б). Само Русское бюро тоже ведь никто не выбирал: его состав просто согласовали с Лениным. Из Москвы Молотов едет дальше — в Орел, где жил его студенческий приятель Потехин, «неся культуру» в провинциальные массы. Он был освобожден от военной службы как туберкулезник, а в родительском доме никто паспортом не интересовался. По возвращении в Петроград Молотов снял в Лесном комнату в двухэтажном деревянном домике и прописался по паспорту Потехина.

В те дни не большевики, загнанные в глубокое подполье, и вообще не социалисты были главной революционной силой. Куда